По мере чтения писем Луначарского из Петрограда 1917 года ясно видно, как атмосфера сгущается. Последнее прочитанное мной письмо написано перед Октябрьским переворотом.А переворот, как известно, это точный перевод на русский, даже калька с французского слова re–volution, révolution, революция. Назавтра была революция, Октябрьский переворот, гражданская война, а затем 70 лет великой и драматической истории великой страны, рожденной революцией. Но Луначарский этого еще не знает.
Поразило меня то, что Луначарский описывает трагическое и одновременно гордое, героическое состояние духа - надежд на спасение мало, а на гибель много, но надо бороться, надо попробовать спасти страну, спасти революцию, утвердить более человечный строй. В предыдущих письмах он нередко говорит, что, возможно, погибнет, не увидится больше с любимой женой и единственным сыном. И еще впечатляет чувство отвественности перед Россией - перед родиной, стремление бороться до конца, чтобы Россия не стала англо-американской колонией.
Вот что написал Луначарский в грозный вечер 24 октября (6 ноября по новому стилю) 1917 года:
"24 октября (6 ноября) 1917 г.]
Дорогая Мышка,
Ситуация грозная.
Револ[юционный] комитет 1 и ген[еральный] штаб 2 ждут, кто начнет.
В сущности, и у П[етроградского] С[овета] р[абочих] и с[олдатских] д[епутатов] и у Вр[еменного] прав[ительства] мало сил. Но Вр[еменное] пр[авительство] совсем не может справиться с ужасающими задачами дня: у него нет даже программы. У Петр[оградского] Сов[ета] есть программа. И при том единственная рациональная. Хватит ли у Советов силы взять власть? — Очень возможно, что да. Хватит ли у Советов силы спасти Россию и революцию? — Вероятно, нет. Но хоть какие–нибудь шансы–то тут имеются, а у кадетов — никаких. Они, в сущности, ведут все к краху и надеются только «уцелеть» и стать англо–американским приложением колонизированной России, усмиренной голодом по потрате революцией своих детей.
Ничего не предпринимать — гибель для революции и страны.
Рисковать — слабая, бледная надежда, но по крайней мере — исполнение долга.
В общем же, все мы тяжело и почти смертельно больны, потому что при смерти Россия.
22 было лучше.3 Начался возможный развал правительства на разрыве Терещенко–Верховский. Но 23 — временная отставка Верховского 4 и двусмысленное поведение ЦИК опять ставят крайне левых в изолированное положение.
Чем меньше крайне левая была бы изолирована, тем больше шансов на спасение.
Но, Нюрочка, шансы эти невелики, будем готовы к самому худшему.
Сегодня или завтра я поеду в Государственную кредитную концессию, чтобы получить право выслать тебе 1 000 руб. в два приема.
Мужайтесь, мои милые, дорогие. Помните всегда и при всех обстоятельствах, что ваш папа Толя обожает вас.
Анюта, Тото, какая тоска охватывает меня, когда я подумаю, воображу себе реально, что вы где–то существуете, что можно целовать вас, говорить с вами, делить с вами жизнь!
И все–таки, Нюрочка, хоть страшно трудна была эта разлука и тебе и мне, а мы правильно поступили. Хоть в то верю, что Тото будет цел. А с личной точки зрения — это важнее всего. Пусть только Тото остается невредим под твоею светлой и мудрой материнской охраной. (...)
В смысле знакомств и личных связей — бедней я чем когда–либо. Даже к Сухановым не хожу. Всегда в толпе и один.
Вы со мною.
Целую тебя крепко. Поцелуй Тото.
Твой Тото–старший.
И вот этот героический вызов судьбе, это стремление постоять за свои идеалы, защитить родную страну даже ценой своей крови, трагический оптимизм, несмотря на то, что надежд мало, напомнили мне слова и музыку, написанные другими революционерами в момент смертельной опасности для первой великой революции нашей цивилизации.